Доедать не обязательно - Ольга Юрьевна Овчинникова

ввысь, упрямо дёргается, скачет.

– Всех нас тут что-то, да держит. Да, Китти?

Она подтягивает его к себе и разглядывает рожицу смешного котёнка. По лицу струятся горячие слёзы. Затем вытягивает руку и, шмыгнув носом, отпускает его. Шарик летит ввысь и вбок, уносимый ветром, и какая-то девочка сзади звонко кричит:

– Мама! Мама! Смотри! Шарик полетел!

Удар!

Соня, скрестив ноги, сидит на матрасе в центре солнечного квадрата. К закату он уползёт на пустую стену, станет золотистым и под конец окрасится в медный цвет. Затем в сумерках начнут зажигаться окна в высотке напротив. Штор в спальне нет, и то, что творится здесь, оттуда видно в мельчайших деталях.

Ириску это совсем не смущает. Ей не стыдно раздеваться вот так – и трахаться на этом матрасе тоже не стыдно. При свете дня. Почему она, Соня, не может быть как Ириска – счастливой, бесстыжей?

Страх опутывает паутиной, бьётся в висках, запрещает дышать.

– Какая же я трусиха. Я даже бояться боюсь!

Соня решительно вскакивает, бросается к шкафу, дёргает створки и пальчиками торопливо пробегает по плечикам вешалок, будто пересчитывая их. Останавливается на одной – с кроваво-красным платьем – и вытягивает его наружу. Это платье – само воплощение смелости и огня.

Мир, методично толкающий её в бездну, уже давно погряз в липком, густом тумане. Что ей терять, будучи свободной, – свободной, впрочем, как бездомная псина? Там, за гранью живёт и разноцветие, и многообразие. И тридцать пять – это ещё не конец.

«Всё самое лучшее Бог оставил за гранью».

– Чем я хуже? – лихорадочно шепчет Соня. – Я тоже достойна! И ничего не боюсь! Да! Я смогу. Прямо, чёрт побери, сейчас.

Она стаскивает с себя серое платье, – с хрустом ломая молнию, – и сдёргивает с плечиков пылающе-алое. Надевает его, пряча хрупкое тело за бархатистой тканью, и солнце внезапно прячется тоже, точно задёрнутое плотной гардиной. Район погружается в полумрак.

Зеркало вот, в прихожей.

«Попробуй выдержать хотя бы свой собственный взгляд».

Ужас скручивает живот, погружает в себя, топит, тянет клейкими пальцами к самому дну. Соня напяливает поверх балахон, с горячностью кидается к обувной полке, выдёргивает сандалики, надевает их, и уже у дверей натыкается на Глор, – та сидит неподвижно, в позе копилки.

– Не ходи, Сонь. Не надо. Пожалуйста, не ходи.

Та спотыкается об неё взглядом, долю секунды медлит, кричит:

– Не мешай! Я ничего не боюсь, ясно?

– Ничего не бояться – ненормально…

– Значит, я ненормальная! – Соня устремляется на выход, решительно отодвигая дверью Глорию, и та едет, оставаясь в той же позе.

– Загребут же… – обречённо ноет она. – Не ходи, детка!

– Я тебе не детка, ясно? – взвизгивает Соня. – А тебя и вовсе не существует!

Она хлопает дверью, бежит к лифту и безостановочно тыкает там по кнопке вызова.

– Ты забыла ключи! Не ходи! Ну, пожалуйста! Не ходи! – слышатся сдавленные вопли Глории.

«Я им всем докажу, что ничего не боюсь. Всем им. И Глории тоже. Страх – так же, как и боль – проживать надо сразу, позволяя ему случаться».

Лифт. Этажи плывут нарочито медленно, и подкожный ужас растягивается по времени плотной резиной. Вот и первый этаж. Почтовые ящики. Выход. Соня вываливается наружу, попадая на улицы города, где духоту сменяет предгрозовая прохлада. Шальной ветер дёргает платье, примеряясь, как бы задрать подол повыше. Облачная пелена поглощает мутное солнце, и начинается мелкий дождь.

Соня останавливается возле подъезда. Слева, по тротуару топает парочка, справа – сутулый мужик в капюшоне, а навстречу, по тропе шагает тётка с маленькой девочкой за руку. Через пару минут все они будут здесь.

Люди. Соня утыкается взглядом в грязную лужу, задерживает дыхание и жмурится, – лицо обезображивает гримаса. Неловко скидывает сандалии – ногами, одну об другую. Стаскивает балахон – опускает его на землю. Судорожно вздохнув, перекрещенными руками хватается за подол платья и тащит его наверх, последовательно обнажая бёдра, живот и острые грудки, – мягкая ткань струится по коже так ощутимо, словно по голым нервам.

Она застревает головой в горловине, путается в складках, но затем, справившись, стаскивает платье уже целиком. Волосы освобождаются последними, выпадая волнистой копной.

И никто в этот раз не останавливает её.

В тот же миг набрякшая туча, накрывшая город, разрешается ливнем. Свежий, бодрящий ветер вызывает озноб, переходящий в жар.

Соня комкает платье, бросает его, – оно планирует в лужу с мутной водой, – и, утробно подвывая, пинает его так, что брызги разлетаются по сторонам.

– Вот вам! – рычит она, кидаясь на воздух, точно цепная собака.

Капли с неба падают пулями, обжигают холодом кожу.

Огибая Соню, громко гогочет парочка, – оба почти бегут.

– А ничо так, фигурка, – замечает парень. – Возьмём её себе?

– Дур-р-рак, – девушка отмеряет ему леща. Тот хохочет.

Потом – голос женщины, ускоряющей шаг:

– Пойдём, пойдём… Какая-то ненормальная.

На ходу она достаёт из сумочки телефон, коротко набирает и говорит туда, боязливо оглядываясь и уволакивая девочку за руку, – та вертится, крутит головой. Пелена дождя проглатывает, размывает их силуэты.

Проходит несколько долгих секунд. Сердце отдаётся в ушах, но страха больше нет, только мелко дрожат колени. Всплески дождевых капель взбаламучивают в луже грязь, рождают жирные пузыри.

К Соне вразвалку подходит мужик, прячась в капюшон и покуривая самокрутку, зажатую огоньком вовнутрь ладони. От него удушливо пахнет травкой.

– Ух ты, баба шизанутая. И сиськи маленькие.

– Сам членосос! – парирует Соня, выставив ногу, как заправский боец. Мокрые волосы облепляют её лицо и плечи волнистыми змеями. Схватив себя обеими руками за грудь, она добавляет: – Мои сиськи – лучшие в мире, ясно?

Набросившись, она толкает мужика, – тот оступается, и капюшон спадает, обнажая бритую голову с кривым, искорёженным ухом – левым. Едва удержав равновесие, он затягивается так, что самокрутка истлевает до конца, и, недобро сощурившись, выпускает изо рта струю дыма.

– Что уставился? Иди, куда шёл! – порывается Соня, махая кулачками и пританцовывая на зеркальном от воды асфальте. Её зрачки расширяются, заполоняя собой радужку. Взгляд становится демоническим, исподлобья.

Мужик сплёвывает сквозь зубы, двумя пальцами метко пуляет бычок ей под ноги и цедит:

– А я тя вспомнил. Ты та самая ебанутая Сонька.

Он было шагает к ней, но, увидев что-то позади, осекается, торопливо набрасывает на голову капюшон и, попятившись, сутулясь, заворачивает к подворотне.

Это его и спасает.

Глава 51

Дурка – это не для слабонервных.

Удар!

Ливень усиливается, разгоняя людей по домам.

Потоки мутной воды бегут по дорогам, и на одну из них деловито выруливает белый полицейский уазик. Рейд подходит к концу, и один из сержантов – тот, что помоложе и за рулём – предлагает, почёсывая бритый затылок:

– Давай, может, шавухи купим? Жрать охота. Вон магазин!

– Потерпи, час остался, – устало отвечает старшой – более опытный и битый жизнью, но такой же хмурый и голодный, как первый.

Он не спал уже более суток, и это сказывается, – глаза неумолимо слипаются. Лобовое заливает, как из брандспойта, дворники непрерывно работают, – короче, ни чёрта лысого не видать.

Рация оживает, и слышится простуженный голос дежурного:

– Внимание! Супермаркет у новостроек. Женщина на перекрёстке, ведёт себя странно. Разберитесь.

А супермаркет и правда – вот он. Старший приникает к стеклу и замечает Соню: голая, стоит спиной и машет кулаком мужику в капюшоне, – тот как раз ныряет в подворотню, исчезая из виду.

– От ты глянь! Баба голая! – хохочет сержант. – Тормози.

Они останавливаются у поребрика.

– Пьяная или накрыло? – высказывает версии молодой.

– Сходи, узнай.

– Да дождь такой…

Рация опять просыпается:

– Внимание всем постам!

– Да блин, – сморщившись, старший хватает пластиковую папку с бланками и, накрывшись ею, выпрыгивает в ливень.

Он бежит вприпрыжку через лужи, чвакая по мокрой траве газона. Женщина, неловко падая на колени, простуженно хрипит:

– А-А-А-А-А! А-А-А-А-А!

Сержант, приблизившись вплотную, дружелюбно окликает её:

– Эй, чудо вопящее! Ты что творишь?

Женщина оборачивается, демонстрируя изумительные по красоте и изяществу формы. На шнурке болтается ключ, плечи облепляют мокрые волосы.